МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ РЕКА Ютта Сёренсен

Мы медлительны в движениях и откровенные во взглядах

Мы голоса пустыни прикованные к молчанию

Мы идолы и любовники застигнутые внезапно

мы — змеи в траве

мы — птицы теней

мы — рыбы в ручьях

мы — руки ветвей

 

В ответ о чем молчит эта полночь?

о том же, о чем и все остальные? —

любительская видеосъемка: с экрана пустой квартиры,

звуки из крана, с мерцанием,

сплетаются косами дыма,

раскалены до белого

связи их обручальные.

Он ловит на перекрестки

черных креповых лент асфальта

Он — мягкий, сухой, серый.

Лапка лисы в капкане

Берцовая кость святого

Воздух без консерванта

Предупрежденье о шторме

Перышко альбатроса

Пуховка покойной актрисы

 

Город странных блядей и любителей пива с холявой —

обезвоженный жаждой и плоский как ласт.

На скамеечке — панк с резкой пиской в кармане,

модный фраер и в меру дешевый эстет.

Город долгих речей в кумаче и старушек ворчливых.

Город узеньких глаз по утрам и смеющихся лиц,

параллельный реке, по осеннему серый:

безмятежно серьезный,

средней школы, почти, выпускник.

Без горячей воды, в новостройках — бесстрашный,

и с еблей,

по собачьи простой, как стаканчик воды —

город будущих леди

в тоске гарнизонной, и стройных покуда.

Дочерей офицерских, город,

жен — рядовых.

Равновесие мака и конопли котлованов —

эфедриновый торч и разглаженный хрип.

Кухня, киндер и кирха — снаружи и похоть

юных талантов, их танцы нагие — внутри.

Между влажностью губ и в преддверие страсти,

«Дай мне шанс!» — время жить и свободно любить,

время врать и бесстыдно стареть на руках матерей,

как христос. Город с кладбищем в центре и парком

над самой границей

птицы знают, как следует знают — надо лететь.

Он похож на павшего в схватке с желтухой

Дракона.

Лапы — вверх! и вспучено брюхо,

но шевелится рудиментарный, чудовищно чуткий

отросток

под хвостом и у самого корня хвоста.

Это просто,

как плата за чуткую страсть — гоноррея.

И город —

в руке размокающий порох.

На заре скользкий мозг посещает свинец...

Дай мне шанс! возродиться не здесь

и не здесь умереть.

Дай мне шанс возвратиться сюда

и исчезнуть опять.

Мы скрип несмазанных дверей в заброшенных домах

Мы спины мегалитов утонувших меж времен

Мы смысл потерявшие слова живущие секунду страха

мы — тени гости тьмы

мы — зомби субботы

мы — куклы из воска

мы — крохотная часть ничто

 

И не о нас говорил Заратустра: дети Венеры и Будды —

помехи на телеканале, случайны и тем не мене:

когда мы любим друг друга, — мы любим честнее и чище,

поскольку за нами маячит расставание и безразличие.

Об этом напоминает часть ветра

залезшая в щелку

меж животами

Он липкая лента для мух

развешенная над прилавком

Он — сладкий и ядовитый.

Камера без окон

Отверстие в свирели

Докуренная сигарета

Прерванный акт

Замшевая перчатка

Голос живого бога

 

Там —

медленный ветер и тихий паром на Меконге

танцуют,

как танго, начало ХХ века.

Повадки лисы у принцессы

и дождь по сезону.

Там —

при сравненье с любовью,

опиум черный невинней забавы.

Бордель —

за бамбуковой перегородкой

пьют осторожно секунду влечения.

Жемчуг и лотос. В небе над морем

Дракон многоцветно ловит свое отражение белое.

Китайская луна в его когтях.

Зеркальная страна:

дневная любовь, утомленность сиестой.

...задернув жалюзи в сон разума уходит день...

Там небо как сапфир в ручонке кхмера.

С изяществом полночного портье

танцует,

как фокстрот,

ХХ век танцует.

На самом острие.

Кровь стынет на стекле. Проказа и чума.

Он манго сжал в руке и сок течет, течет.

«Они умрут еще до наступления утра»

 

Там —

ветер танцует-танцует,

как танго, начало ХХ века

прижавши паром к желто-грязной реке.

Мы сцена для скучной пиесы с выстрелом в окончание

Мы горькие губы похмелья любовное недомогание

Мы жертвенник жертва и жрец смятые в совокупление

мы — сны без стыда

мы — трое в одной постели

мы — горький сок травы

мы — сладкий запах тлена

 

С сорванной крышей, без тормозов, вниз по теченью реки,

прочь от заката, навстречу заре,

не обретя покоя в вине, до тошноты

тени из танца гоня, прочь, рассекая движением ночь;

плеву тараня драконьим дыханием — рот в рот, —

там, где яремная вена вопит о ласке клыков —

двигайся! пьяная девочка, с сорванной крышей, без тормозов.

Он жаждет повиновения

чтобы вцепиться и впиться

Он — тайное откровение, полностью герметичное

Тяжелое плотное тело

Крестик между ключицами

Отрывок беззлобного детства

Кондом на сухом асфальте

Гаснущее беззвездье

Горячая точка в финале

 

Люби меня как это можешь ты.

От первой крови, в теле толпы, люби

меня плотней, как можешь только ты. В любви

мы рыбы. Или змеи мы. Не люди, почти

вервольф и кицуне. Пока раскрытая луна,

ты — христианка, нехристь — я.

Слюби меня по капле крови.

В кольце пределов паранойи

сумасшествие — лучший выход. Ты и не знала?

поверь, я мудрее чем ветер и ивы,

древнее Драконов, летевших сюда, чтобы сдохнуть.

Мне известно — я для тебя только повод,

как повод — Адам,

повод к изгнанию.

Знаю:

эту ночную столицу химер не перепишет

ни смерть, ни желание. Все же

 

«Без пуговиц кожа. Доступна. Как воздух.»

 

Люби меня

Люби меня

Я растворюсь в тебе

отдав за эту смерть

свой длинный острый страх

и послесмертижизнь

Он — капкан. Или наручники без ключа

сжавшие в плотном объятии точку начала.

Он — приходит на собственный берег и камень

бросая в волну вспоминает:

Голиаф, Демосфен, Сизиф...

восстань из пепельной среды убивший Керца капитан

«His master’s death»

транслирует по пойнтам интернет

ты культовый поэт связавший все узлы

от «Heart of darkness» до реки

идущей в самый что ни есть

Апокалипсис — Здесь!

Уже

ЗДЕСЬ

 

И я стоял у воды,

над самой ее серединой,

у дешевой гостиницы

где дешевые шлюхи чисты,

как Марии,

и я стоял у дверей «Зари», —

дороги отсюда

к истокам вели.

 

В меблирашки Парижа и «Смерть от воды».